«Весь Ваш, понимаете? – весь…»

    Когда я собиралась в Крым, у меня была уйма планов, но главное, хотелось увидеть домик Чехова в Ялте.

И вот мчусь на машине по извилистой  дороге вдоль побережья, мелькают домики, коттеджи, мощные отели, а я пытаюсь представить себе старый, чеховский Крым конца 19 столетия. В то время это уже был довольно известный курорт, сюда приезжали не только отдыхать, но и лечиться. Климат особенно благоприятствовал лечению легочных заболеваний, и нередки были случаи полного исцеления. Вот и Чехов, по настоянию врачей ездил в Крым на протяжении нескольких лет прежде, чем решился купить здесь дом. И хотя расстаться с Мелихово было не так-то просто, ему все же удалось уговорить мать и сестру переехать в Крым.

     Он писал Суворину: « Крымское побережье красиво, уютно и нравится мне больше, чем Ривьера; только вот беда – культуры нету. В Ялте в культурном отношении пошли даже дальше, чем в Ницце, тут есть прекрасная канализация, но окрестности – это сплошная Азия».

    Сестре, Марии Павловне, описывал здешний климат: «смесь французского с нижегородским», к тому же очень вкусная брынза!

     Чтобы купить участок земли и начать строительство Чехову пришлось принять предложение издателя А.Ф. Маркса и продать права на свое собрание сочинений. Сумма составила 75 тысяч рублей, это немного, учитывая, что Вас. Немирович-Данченко, брат знаменитого режиссера, получил  от Маркса за свои сочинения - 120 тысяч. И все же для Чехова эта сумма была колоссальной. Его брат Александр, талантливый писатель, вышучивал его теперь в письмах, называя то «мещанским старостой», то «зазнавшимся богачом»; он же не оставался в долгу, подписывая письма: «Богатый родственник, землевладелец, А.П.Чехов».

    Получив аванс, Чехов немедленно начинает строительство. На постройке дома трудились рабочие турки, и Антон Павлович был чрезвычайно доволен их аккуратностью и трудолюбием. Описывая свое будущее имение, он упоминает, что оно в 20 минутах ходьбы от моря. Конечно же, в этом есть преувеличение;  как минимум 30 минут ходьбы, причем быстрым шагом, но, все это от душевного подъема, который его обуревал. И   вот он уже воображает, как будет здесь жить с матерью и сестрой:

     «Я думаю, что в Ялте никому не будет так удобно, как мамаше. Кухня будет великолепная, удобства американские, вода подвал, сушильня, звонки, телефон. В Аутской церкви звонят к обедне в 10-м часу. Возле нашей дачи живет извозчик, который будет возить по утрам очень дешево.»

     В следующий год, пока заканчивалось строительство дачи в Ялте, он купил еще одно крошечное имение близ моря. Как убежище от незваных гостей и многочисленной родни. Пишет сестре: «Я купил кусочек берега с купанием и с Пушкинской скалой около пристани и парка в Гурзуфе. Нам принадлежит теперь целая бухточка, в которой может стоять  лодка или катер Дом паршивенький, но крытый черепицей, четыре комнаты, большие сени. Одно дерево - шелковица »

     Наконец дача в Ялте выстроена и Чехов не был бы Чеховым, если бы не отпустил, на сей счет, шуточку.

    «Я и Елпатьевский живем в собственных домах, как магнаты, наши дачи далеко видно, и когда к Ялте подойдет английский флот, то он начнет палить, прежде всего, в наши дачи».

     Этот прирожденный оптимизм помогал ему преодолевать жизненные трудности и, прежде всего, сильно пошатнувшееся, к тому времени, здоровье. Иногда случались сильнейшие приступы кашля, обострялись хронические заболевания, повышалась температура, и тогда приходилось укладываться в постель, но едва болезнь отступала, он вновь был на ногах. Но при всех своих недугах, он успевал больше, чем иной здоровый человек. Ежедневно писал, правил корректуру, редактировал старые произведения, вел обширнейшую ежедневную переписку с издателями, писателями, начинающими литераторами и никогда не оставался безучастным к чужой беде. В одном из писем Чехов хлопочет за незнакомого литератора, человека с «неудачной литературной судьбой», пьющего, смертельно больного чахоткой.  Он просит выделить необходимую для его лечения сумму, из кассы взаимопомощи литераторов, твердо гарантируя платить за него взносы.

    В Ялте А.П. Чехов продолжал практиковать, принимать пациентов, но малоимущих и нуждающихся всегда лечил бесплатно. В письмах, к сестре, Марии Павловне, перечисляет, что нужно выслать для нового дома, не забыв указать про различные колбочки, склянки, пробки, рисуя на полях их форму и размер. Лекарства, микстуры, настойки и медицинский инструментарий,  всегда, на протяжении всей его жизни, неотъемлемая часть писем.

    Ялтинская женская гимназия выбрала его в члены Попечительского Совета, и теперь, раз в неделю ему приходится посещать его заседания. И несмотря на то, что это отнимает драгоценное время, Чехов чрезвычайно доволен тем, что барышни, теперь делают ему книксены.

     Он выделяет пожертвования Таганрогской городской библиотеке, высылает новые книги; принимает посильное участие в создании музея в Таганроге. В Мелихово же, Чехов задумал и осуществил строительство училища. В письмах к И.М. Серикову, просит выслать ему счета за лес, за известку, изразцы, однако собственных средств не хватает,  и он  организовывает любительские концерты, подключая  к ним Щепкину- Куперник, Шатрову, других знакомых литераторов и актеров. Немирович-Данченко, дал благотворительный спектакль его «Чайки», переведя гонорар на счет училища, и благодаря всему этому, училище было построено в срок. К сожалению, не удалось осуществить и еще один  грандиозный план – санаторий для туберкулезных больных в Ялте, но Чехов был одним из первых, кто поднял этот вопрос.  Остается лишь сожалеть о том, что этот неутомимый труженик и общественный деятель, о себе думал в последнюю очередь. Ведь болезнь его ни на минуту не отпускала.

    Покупка дома в Ялте, и маленького домика в Гурзуфе, удивительным образом совпали с его знакомством с Ольгой Книппер.  И вот уже мхатовская актриса органично вписывается в возводимые им декорации – дачу и ее интерьер, а их письма становятся прологом к самому главному роману его жизни. Сдержанные, слегка ироничные, они постепенно становятся пылкими, порою дерзкими:

    «Весь Ваш, понимаете? – весь. Антон Чехов»

И  вдруг, в один день,  барьеры рушатся – взрыв, полет, и больше нет «Вас, Вашего». Только – «твой, моя»!

    «Милая моя Оля, радость моя, здравствуй!»

   Шекспировские страсти, нежность и ликование сменяются  безумным отчаяньем и страхом. Вновь она уехала, и он теряет голову:

« Дует жесточайший ветер, катер не ходит, свирепая качка, тонут люди, дождя нет и нет, все пересохло, все вянет, одним словом после твоего отъезда стало совсем скверно. Без тебя я повешусь.»

    Но работа, медицинская практика, отвлекают его от грустных мыслей, тем более, именно теперь, он начинает писать пьесу, которую задумал три года назад, «Вишневый сад». Гости, бесчисленные друзья, мешают, он жалуется в письме: «Пьеса сидит у меня голове, уже вылилась, выровнялась и простится на бумагу, но едва я за бумагу, как отворяется дверь и вползает  какое-нибудь рыло». Эта пьеса давалась ему особенно трудно, возможно еще и от того, что горячо любимая им женщина находилась за тысячи километров. Задуманная, как веселая комедия, она вновь вылилась в драматическое произведение…

      Тем временем красивый роман перерос в женитьбу, сломив непокорный дух холостяка, но семейная жизнь для обоих была всего лишь иллюзией. Книппер, по-прежнему, находилась в Москве, в Художественном театре, Чехов в Крыму, в Ялте. Их личное общение целиком сосредоточилось в письмах, и можно только догадываться, насколько сильной и нежной была эта страсть. Он пишет ей каждый день, придумывает несметное количество шутливых, ласковых прозвищ, называя «моя собака», «немецкая лошадка», «таракаша», «суслик», «серенький пёсик». Чехов из всех сил старается держать верный тон довольного всем семьянина, с огромной радостью принимая любой ее знак внимания; присланный ли одеколон, или шарф. И все же письма не спасают его от одиночества и время от времени в них прорывается: «В Москву, в Москву, и это уже говорят не три сестры, это говорит один муж…»  Она рыдала по ночам, он тосковал и хандрил. То, что он тогда переживал, очень сходно с чувствами героя рассказа «Дама с собачкой». Конец, а точнее, полное его отсутствие, предвосхищение их дальнейших взаимоотношений:

  «Казалось, что еще немного — и решение будет найдено, и тогда начнется новая, прекрасная жизнь; и обоим было ясно, что до конца еще далеко-далеко и что самое сложное и трудное только еще начинается.»

    Иду по Ялтинской набережной. Совсем скоро уеду и домик в Гурзуфе, Пушкинская скала и Белая дача, будут являться мне лишь во сне. Последняя встреча с Чеховым. Уже на набережной, с обязательным фото на память. Дама с собачкой, это, конечно же, Книппер, чуть впереди, увлекающая, уходящая. Чехов смотрит ей вслед чуть иронично и беспечно, словно раздумывая – догонять или нет. Я присаживаюсь на корточки, чтобы погладить собачку, да так и остаюсь там, внизу, у ног великого писателя. А может быть, просто боюсь встать, и невольно, хотя на миг, оказаться между ними… Господи, какая нелепая  мысль! Разлучить их не сможет никто и никогда. Их души уже давно соединились навеки.